"Я перелистываю альбом с фотографиями, а Николай полез на чердак: там, говорит, ещё коробка со снимками хранится. Фотографии — последнего десятилетия прошлого столетия, сделанные плёночными «мыльницами». На них яркие цвета, но не всегда есть резкость, а главное, мелковаты сами герои снимка."

— Вот, смотри, соболь по воде плывёт, — поясняет он мне, — только мелковато вышел. А здесь я к лосю на десять метров подплыл, ну вот — из-за кустов чуть рога выглядывают. А у этого святого дерева меня сфотографировали. Оно недалеко от Вижакор, в той деревне сейчас никто не живёт. Видишь, сколько ножей воткнуто. Если в семье человек заболел, брали нож и несли к шаману. Он его заговаривал, и нож втыкали в дерево. Говорят, помогало.
— Это я таймешонка на спиннинг поймал, когда мы по Батлымке на лодке спускались, — продолжает комментировать содержание фотографий Николай. — Там такие крокодилы ловятся! Были случаи, что ловили тайменей и на сорок килограммов. Я ведь, когда в охотинспекции работал, весь район вдоль и поперёк исходил. При облётах на вертолете во время учётных работ, сверху, по местности как по карте ориентировался.
Среди множества цветных фотографий попадаются и чёрно-белые, ещё с советских времён. Вот пожелтевший от времени групповой снимок. На обратной стороне — надпись: 1943 год, курсы эпидемиологов в Ханты-Мансийске. Мелким убористым почерком перечислены участники курсов.
— А где твоя мать? — спросил я.
— Да вот же, вверху, вторая справа.
— Совсем молоденькая девчонка, я и не узнал. А М.Тебетев — это, случайно, не художник?
— Точно, тот самый художник Митрофан Тебетев. Мать рассказывала, что они его на курсах Митрофанушкой звали.
Осталось пояснить, что я с Николаем Ельпиным был до этого времени знаком только заочно, но хорошо знал его родителей. Наши с ним матери были подругами, не фронтовыми, но с военных лет. Вместе пережили тяжёлую военную пору. Тогда каждому комсомольцу, живущему в округе, был дан план по сдаче рыбы для фронта. И молодым девчонкам, бывшим городским жительницам, пришлось ещё и освоить профессию рыбака. А тяготы пережитого, видимо, по-настоящему сплачивают людей. После войны время распорядилось по-своему. Моя мама вернулась в родную Тюмень, а Августа Тихоновна осталась в Ханты-Мансийском округе. До конца своих дней они переписывались, по праздникам обменивались поздравительными открытками. Помню, мать, получив очередную открытку, смотрела на дату её отправки, переживала: не поздно ли отправила свою, успеет ли поздравление к празднику?
— Они ведь где-то на Конде жили?
— Да, — отвечаю я, — в Красном Яру. Моя мама после педучилища там учительствовала, а твоя фельдшером работала и у моей роды принимала. Выходит, это первая женщина, которая меня на руках держала.
— Да, мать рассказывала… Она ведь, считай, сиротой была. Когда ей было три месяца, умерла её мать. Росла у тётки до тринадцати лет. После и тётя умерла. Мать попыталась жить у своего отца (он тогда в Самарово жил), но там, говорит, такой бедлам был, что испугалась, убежала. Поступила в Ханты-Мансийске в медучилище, закончила его, распределилась в Кондинский район. Одежонка, рассказывала она, совсем никакая была, а на улице мороз, и добираться туда надо было на лошадях, по «верёвочке», то есть ехали день до такой-то деревни, там ночевали, а дальше на следующий день уже другая упряжка везла. Тогда так почту возили. Так её в тулуп с головой и ногами укутывали и пакетом везли. И в дом прямо в тулупе заносили, она худенькая была, лёгкая.
— А с Николаем Иосифовичем Августа Тихоновна когда познакомилась?
— Отец на фронте ранен был, и, пока рана заживала, его домой в отпуск отпустили. Тогда и познакомились. А уж когда он с фронта вернулся, после войны, поженились.
— Слушай! — вспомнил я. — Этим летом был в Болчарах, это в Кондинском районе, и там увидел дом, на котором написано, что в нём живёт участник Великой Отечественной войны Ельпин. Он, случайно, не родственник твоего отца?
— Вряд ли!.. Род Ельпиных — с реки Конды, и там эта фамилия, наверное, распространена. У отца было четыре брата, трое из них погибли на войне, а у четвёртого, младшего, что-то не лады с сердцем были, он рано умер. У него ещё есть две сестры. Одна живёт в Симферополе, другая — в Советском, в нашем округе.
После окончания Великой Отечественной войны Николая Иосифовича, как бывшего фронтовика и ханты по национальности, направили учиться в ВПШ (Высшую партийную школу). После войны была нехватка административных кадров. Работал заведующим отделом окружного социального обеспечения в Ханты-Мансийске, после — инструктором по промышленности в райкоме партии в Октябрьском.
— Когда отец работал в Ханты-Мансийске, — рассказывает Николай, — в его ведении были два дома инвалидов: один — в Сортимье, другой — в Реполово. Я ещё пацаном был, с отцом в Сортимью ездил. Мне тогда запомнилась одна живописная старуха. Она ходила в галифе и папахе, а во рту — трубка. Говорили, что она из дивизии Чапаева, но не Анка (имя другое было). А может, она и была прототипом знаменитой Анки?
У Августы Тихоновны и Николая Иосифовича — трое детей. Всех поставили на ноги, дали образование. Старший, Евгений, врач, несмотря на пенсионный возраст, работает заведующим инфекционным отделением районной больницы в Октябрьском, он же и главный инфекционист района. К сожалению, в ту поездку в посёлок я не смог с ним встретиться. Дочь Анна — бухгалтер, живёт в Нягани. А Николай — пенсионер. Он окончил техникум кинофикации в Советском, это в Калининградской области, но фильмы крутил недолго. Как говаривал один литературный герой Андрея Платонова, естество своё берёт. Вот и у него хантыйская кровь взяла верх. Работал рыбаком и охотником, после — охотинспектором.
— Ну и как на пенсии живётся? — поинтересовался я.
— Да пока нормально. Я ведь и рыбачу, и охочусь — в общем, для семьи рыбу и мясо промышляю. Конечно, пенсия маловата. Я как-то подсчитал: отец на свою пенсию (он ведь когда пенсионером стал, тоже рыбачил) мог купить полторы тонны бензина, а моей только на бочку хватит. Охота на пушного зверя тоже невыгодной стала. Раньше добыл десяток соболей — считай, годовую зарплату получил. А сейчас соболь полторы тысячи стоит. Ремень на «Буране» лопнул — отдай за новый соболя! Я уж про бензин не говорю. Но пока здоровье есть, без рыбалки и охоты жить не могу. Зимой беру лицензию на лося и охочусь на него только с подхода. Это гораздо труднее. Одни подволоки (лыжи, подбитые камусом) килограммов пять весят, и ходить на них приходится иногда не один день. Зато один в тайге. Такая охота особенно интересна: нашёл след — надо вычислить, где могли остановиться лоси, подрезать круг так, чтобы точно к ним выйти, и подойти надо бесшумно. Именно так охотились в старину, и, видимо, поэтому на охоте особое волнение испытываешь.
Осталось добавить: у Николая — две дочери, обе закончили Няганский филиал Тюменского госуниверситета. Сын Евгений закончил среднюю школу и в этом году призывается в армию.

Я ведь и рыбачу, и охочусь — в общем, для семьи рыбу и мясо промышляю. Конечно, пенсия маловата. Я как-то подсчитал: отец на свою пенсию (он ведь когда пенсионером стал, тоже рыбачил) мог купить полторы тонны бензина. А моей только на бочку хватит.

Анатолий Пашук
Тюменские известия №216 (5193) 09.12.2010